Остановил играющих спецназовцев лейтенант, явившийся с заурядной проверкой в самый кульминационный момент, когда бойцы остановили местный рейсовый автобус. Высадили старух, подростков, а также взрослых колхозниц и колхозников. Выгрузили их корзины с курами и гусями, мешки с картошкой и луком. Все безропотно выстроились вдоль «лиазика» с синей полосой на боку. Только одна старушка, судя по всему, помнившая еще налеты антоновских банд, прошамкала: «Чавой-то вы, милки, с утра пораньше ищщиття? Мы ж на базар на поспеем!» Лейтенант видел, как его расшалившиеся подчиненные перетряхивают багаж, как Саша спрашивает водителя, не заметил ли тот чего подозрительного на дороге, и как щедрым взмахом руки отпускает несчастную пассажирскую транспортину.

Лейтенант не стал сажать пятно на мундир дивизии имени Дзержинского и не опустился до прилюдного выяснения отношений. Поселяне уехали в полной уверенности, что хоть и случилось в их краях нечто экстраординарное, но защитники – на посту и пропасть не дадут. Зато потом лейтенант показал своим солдатушкам и игру в американских десантников, и небо в алмазах. Он вывел отделение в поле, по его команде все пятеро надели противогазы, упали и поползли.

Ползали долго, даже не до седьмого, а до семидесятого пота. Время от времени шествовавший рядом с шалунами офицер разрешал встать, снять противогаз и вылить пот, накопившийся за очередной ползучий рывок.

С той счастливой поры прошло много лет. Три часа ползания по-пластунски в резиновом наморднике с хоботом постепенно выветрились из памяти. Но сейчас затяжной кросс по пересеченной местности и пот градом заставили вспомнить об армейском наказании.

О чем думал депутат, Маневич догадаться не смог. Зотов хоть и шел помедленнее, все равно напоминал престарелого рабочего коня, нервного и оттого вздрагивающего всей шкурой. Но раз тот предложил уточнить, Саша решил выполнить просьбу публичного политика.

– Я про интервью, там есть одно смутное место, про «не свою смерть»… Что вы имели в виду?

– Ты точно без оператора? – почти не разжимая губ, прошелестел депутат. Дышал он все еще прерывисто, говорил еле слышно, так что Саша с трудом разобрал слова.

– Конечно, с камерой никто так шустро не бегает, даже за президентом Клинтоном, даже если тот выходит от любовницы, даже если любовница – Маша Распутина.

– Тогда вот что… Забудь об интервью! – привычно приказал депутат.

– Почему это? – Когда приказывает человек с повадками кролика, подчиняться не хочется, поэтому Саша начал спорить: – Очень славное интервью, ничего там такого нет, я просто хотел узнать, кто еще в окружении Поливанова считает, что Дедукова устранили.

– Ничего подобного я не говорил! – взвизгнул Яков Сергеевич.

– Как же так? А «не своей смертью»? Это ваши слова!

– Я не имел в виду, что его убили.

– А что вы имели в виду? – Саша знал, как вывести интервьюируемого из себя при помощи дурацких вопросов.

– Ничего. Я и знаком-то с ним не был.

– А как же, мол, ничем не болел…

– Он действительно не болел…

– И смерть – не своя…

– Я говорил, что это не типичная смерть. Совсем молодой, в сущности, человек…

– И про школу двойников вы не говорили? – Саша катанул следующий пробный шар.

Сергей Яковлевич посерел, зашатался и чуть не рухнул. Удержаться на ногах ему помог журналист. Депутат вцепился в протянутую руку, словно осьминог, – не вырвешься. Притянул журналиста к себе и зашептал жарко, щекоча бородой Сашино ухо:

– Молодой человек, не притворяйтесь глупее, чем вы есть! Вы что, не видите, что за нами следят?!

Маневич инстинктивно оглянулся. Но разглядеть что-либо за своей спиной не успел – депутат Государственной думы Яков Зотов схватил свободной рукой его подбородок, вернул в исходное положение.

– Прекратите, вы ничего не увидите. Это вам профессионалы, а не детский сад. И слушайте меня внимательно, повторять я не намерен…

– Я не могу внимательно. – Саша попробовал выдернуть подбородок. – Кислорода не хватает, вы меня придушите.

Депутат внял призыву и ослабил хватку:

– Так?

Журналист, сумевший наконец глотнуть кислорода, кивнул. И Зотов проговорил, старательно артикулируя:

– Тогда слушайте. Никакого интервью я вам не давал. Посмейте только выпустить его в вашей поганой программе. Про меня вообще забудьте, и про ваши дурацкие школы и убийства тоже. Ясно?

Маневич опять вспомнил своего лейтенанта, «ясно» было его излюбленным словечком. А еще он любил повторять: «Не понял чего, спроси, не стесняйся». Саша не стал стесняться и сказал:

– Послушайте, вы, верно, сошли с ума! Какие-то угрозы! Советы странные: «забудь» и так далее. Дурь какая-то, я не я и интервью не знаю чья. И ужимки несолидные. Вы меня держите, как ревнивый любовник. Не пристало как-то депутату Думы седьмого созыва. – Саша попробовал отстраниться, но Зотов не разжимал пальцы. – Взгляните на себя со стороны! Дышите, как больная астмой крольчиха! И выглядите не лучше!

– Вот что, мальчик, ты еще очень молод. У тебя вся жизнь впереди, так береги ее. Я, например, берегу. Этот свет мне еще не надоел, и на тот я не тороплюсь. – Зотов кричал шепотом, непонятно, как это ему удавалось. – Я тебе сказал: я ничего не знаю. Интервью же дал, когда у меня была высокая температура. Понятно? Очень высокая температура.

Он с той же осьминожьей силой оттолкнул Сашу в сторону, к деревьям, а сам резко повернулся и опять побежал, прежним заячьим скоком. Догонять его Саша не стал.

Он сунул руку в карман, достал диктофон и отмотал ленту чуть-чуть назад. «…Ты еще очень молод. У тебя вся жизнь впереди, так береги ее…» – звук шел хорошо. Странный разговор с депутатом остался на пленке.

БОРЬБА ЗА УСПЕВАЕМОСТЬ

– Светлана Владимировна, мы пока еще делаем программу новостей, а не дневник имени президентской гонки! Репортаж о высочайшем посещении одним из претендентов Красносельского района уже был в эфире сегодня днем. И так времени не хватает!

Молодой человек, стоявший в позе молодого Наполеона рядом с редакторским столом, решительно вычеркнул строчку с названием сюжета. Второй парень, присевший на ступеньку пьедестала, на котором и был установлен стол выпускающего редактора «Петербургских новостей», тихонько присвистнул. А энергичная дама, собственно редактор, тяжело вздохнула.

Вот уже сорок минут ведущий, выпускающий и режиссер занимались версткой. Обыкновенная процедура: какие сюжеты поважнее – те в начало программы, какие поплоше – в середину, в конце, если помещается, – «культурка». Но в связи с неумолимо надвигающимися выборами, причем многочисленными, эта привычная работа превратилась в сущее мучение. Прийти к консенсусу стало неимоверно сложно. Здесь требовались время, силы, хитрость, а иногда коварство.

– И ты туда же, Сереженька! – громко выдохнула Лана Верейская. – Вчера наша красавица скандалила – мол, не может быть в одной программе пять сюжетов об одном и том же человеке. Будто я без нее не знаю, что не может! Будто мне хочется прогибаться, в мои-то немолодые годы.

«Нашей красавицей» в редакции по справедливости называли Лизавету. Лана не случайно помянула именно ее. Она могла бы назвать любого другого. Очевидная передозировка кандидатских пилюль в программе вызывала аллергию у большинства корреспондентов, ведущих и редакторов. Те, кто посмелее, бунтовали открыто, трусливые зубоскалили втихую. И все же ездили на съемки и делали программу, состоящую из пространных рассказов о встречах с трудящимися и учащимися. Хуже всех приходилось операторам: если корреспондент мог закрыть глаза и заткнуть уши, снимая очередной сюжет типа «все о них», а для редактора существовала принципиальная возможность пропустить текст, не вычитывая, то операторы были вынуждены смотреть в видоискатель, тут глаза не закроешь.

Странное дело, провал бывшего мэра Петербурга, который перекормил избирателей своим вальяжным предвыборным портретом на экране, ничему не научил политиков, и кандидаты лезли на экран, будто термиты в деревянный дом фермера в каком-нибудь Айдахо. Лезли упорно, рьяно, во все щели, разъедая балки и перекрытия телевизионного вещания.